«Изучение жизни в хрущёбе-однушке в посёлке Электроизолятор Московской области. Голоса людей за окном. Звуки прогревающегося двигателя машины и подъезжающих или уезжающих такси. Хруст гололёда на асфальте, детские крики на спортплощадке, свет в окнах дома напротив, скрипы шагов соседей сверху, плач ребёнка соседей за стенкой, шаги по лестнице, пиликанье домофона, карканье ворон под балконом. Посёлок с внешней стороны стал давно родным и близким, похожим на маленький кусочек Охты в Санкт-Петербурге и совсем не знакомый изнутри.
Годы, прожитые в отдельно стоящем доме в деревне, прежняя жизнь на седьмом этаже в питерской квартире. А здесь, на втором, сместили систему координации тела. Не выходить из дома и не открывать шторы, никому не звонить, - стало будто принципом существования. Я как бы обрела, вернула себе временное семилетнее проживание в Текстильщиках на улице Грайвороновской. Те же потолки, стены, пол, разве что сан-узел совмещённый. А кухня такая же. Но там этаж был первый. И оказывается жизнь на седьмом этаже хрущёбы отличается от жизни на втором этаже хрущёбы, а самое интересное, что между вторым и первым этажом есть тоже принципиальная разница.
Не была на улице уже два месяца. Потом штору отодвинула, а там уже зима. Глаза отвыкли от дневного света, ноги от хождения по земле, взгляд потерял пространственное мышление. Ничего связанного с искусством. Бутылки из под виски, банки от «Бондюэля» и баклашки от воды. Вчера нарисовала куриные крылья и бёдра, сырые. Моя предыдущая выставка называлась «Та, которой больше не будет». Мне пришлось расстаться с самыми старыми, любимыми, архивными работами, чтобы собрать себе прожиточный минимум до весны. Эти работы хранили в себе время, время когда я была, видимо, счастлива. Конечно, они не были нарисованы от радости, но они были памятью. Теперь пытаюсь потерять память. Надежды исчерпаны до дна. Художественный поиск как принцип окончательно себя исчерпал. Чувства атрофированы, и именно в этой атрофированности чувств, наверное, можно что-то найти. Нет, конечно не новое, конечно не вдохновение, а скорее такую жизнь после смерти, как банально бы это не звучало.
Перестать, наконец, думать о том, как сделать хорошее искусство, перестать думать о том, как сделать хорошую композицию, абстрагироваться от мыслей вообще!
В рисовании, в картине, в самом художнике, в первую очередь в самой себе больше всего тревожит момент, когда рука превращается в механический прибор типа миксера, фена, шуруповёрта, дрели. К счастью, устаёт кисть руки, начинает болеть спина, немеет копчик. Когда я работала с металлом, у меня никогда от гибки железа в тисках не болела так рука, как сейчас болит от живописи. Спать ложусь только ближе к шести утра. Просыпаюсь не раньше половины третьего. В четыре уже темно. Аппетита нет. Нарисовала 180 картин. До марта собираюсь нарисовать ещё двести».
Аня Желудь
